среда, 11 июля 2018 г.

Воскресная ода коррупции


Коррупция. Определения этого явления традиционно кратки и стыдливы. Нет, с категориями обычно проблем нет, но вот само корневое понятие вечно остается в стороне. Коррупция дифференцируется не как явление, а как совокупность характерных операций, которые по косвенным признакам (давайте признаемся честно, никто не слышит) мы относим именно к коррупции, а не к другим видам мошенничества. 
На мой взгляд, говоря о таком многоликом явлении, как коррупция, мы должны начать с разговора о власти. Не о благах, их перераспределении, присвоении и т.п. мы должны думать, а именно о власти и ее природе.
В древности власть была персонализирована, она сосредотачивалась в руках общины, вождя, конунга, царя и других узурпаторов-олигархов. Персонализированная власть - настоящая «власть с человеческим лицом» - понятна каждому. Мы появляемся на свет и строим свои отношения с миром именно в системе человеческих, а не предписанных бездушным законом правил. Родители, бабушки, дедушки, прочие члены семьи – все это люди, наделенные для ребенка некоторой властью. Власть и человек в этой системе неотделимы.
Кем был первобытный коррупционер? О, это был мудрец! Он выступал посредником между просящим и власть имущим. Нам сейчас кажется, что это не самая почетная роль – кто любит посредников, но таким же посредником выступал и какой-нибудь «путешествующий к луне» шаман, только его роль была в опосредованной коммуникации между живыми и мертвыми. Институт посредничества был распространен почти во всех сферах человеческой деятельности, сказывались и недостатки инструментов коммуникации, и логистические трудности.  В тоже время, коррупционер в глазах просящего становился власть предержащим.  Эта двойственность образа коррупционера создает сложный контекст, в котором и в наше время живут тысячи, если не миллионы людей.
Вы обращали внимание, как в быту обращаются с коррупционерами? Это не изгои общества, это уважаемые люди, которых поздравляют с праздниками, зовут на публичные мероприятия; связями с коррупционерами дорожат. «У тебя есть кто-нибудь в налоговой, нужно помочь человеку в сложной ситуации?», «Я знаю мужика в строительной компании, могу вас свести - он тебя правильно представит, будете сотрудничать, но и ты уж его не обидь. Обычно ему пять-семь процентов дают, сам понимаешь...». Едва ли кто-то из представителей социально благополучных слоев населения стал бы бравировать контактами с насильником или вором, а вот с коррупционером поддерживать отношения считается едва ли не почетным, это один из элементов пресловутого «умения жить». 
Может статься, что первобытный коррупционер и сам верил в то, что присвоенная власть является отчасти его собственным неотъемлемым атрибутом. По крайней мере, на примерах более позднего, но, тем не менее, давно уже прошедшего времени, мы видим, что наиболее успешные коррупционеры счастливо сочетали свою неоднозначную деятельность (которую особо и не скрывали) с прекрасными отношениями с лицом, обличенным реальной властью. Здесь можно еще подумать над вопросом, а не были ли коррупционные отношения изначально еще и попыткой частично «избыть» непосильную ношу единоличной власти?
Прошло время, появилась письменность и первые законы, но у власти все еще было человеческое лицо, с ней можно было договориться напрямую или через посредника, но тут вдруг случился Рим. Все мы знаем, что Рим — это закон. Вся империя, на наследии которой выросла современная европейская цивилизация, была одним большим законом, единым для всех. Верховенство права — это римская идея, пусть и нашедшая свое окончательное воплощение только в XX-XXI веке.
Нельзя здесь не упомянуть очевидное. Европа (давайте так называть страны и территории, которые были некоторое время под властью Римских законов) и Россия придерживались разных христианских конфессий. С XV века Россия стала Третьим Римом, получила своего патриарха, хотя по чести власть российских царей и без того была абсолютной – православная церковь практически не имел возможности вмешиваться в дела светской власти, а вот постоянные конфликты между папской властью и европейскими королями часто решались не в пользу последних. Что для нас этот европейский конфликт между духовной и светской властью? Я вижу в нем первые реальные попытки деперсонализации власти с последующим переходом всей полноты этой самой власти от индивидуума к закону. Есть правда мнение, что верховенство закона — это иудео-христианская идея, но мне кажется, что правильней прослеживать ее генезис именно от языческого, а не папского Рима. Иудеи вообще не плохие пиарщики, на чем стоим.
Я бы с удовольствием здесь порассуждал о сакрализации закона и рудиментарных следах этого процесса в современном мире, но это долго и не по теме.
В XVIII веке в Европе зарождаются признаки нетерпимости к коррупции. Взятки и кумовство осуждается открыто, в XIX веке набирает силу концепция государства для граждан, реальностью становится социальный контракт между властью и индивидуумом на основе законов, соблюдаемых обеими сторонами. Власть постепенно попадает в зависимость от законов, а значит коррупция теряет свою основную посредническую функцию, т.к. выступать посредником между индивидуумом и всесильным законом должен уже новый «шаман» - юрист и адвокат. Деньги, которые столетиями питали коррупцию в Европе, переходят к юридическим фирмам, адвокатам и прочим посредникам между законом и индивидуумом.
Закон - власть, абсолютно лишенная человеческого лица, оказывает на индивидуума гораздо более гнетущее воздействие, чем власть, персонализированная в себе подобном. Это как доверить проведение полостной операции бесчувственной машине. И здесь не важно, лежит на операционном столе инженер, прекрасно представляющий себе, как эта машина работает, или психолог, не знающий основ механики. Знание законов и прав не избывает страх перед формальным, «писанным» законом. По странному совпадению, рассвет юридической практики в Европе совпал с рассветом психологии и психиатрии...
В России же все как всегда. Власть сосредоточена в руках царя и, безусловно, персонализирована. Закон есть, но верховная власть абсолютна, а значит – есть возможность к ней обращаться напрямую или через множество посредников-коррупционеров. Выстраивается институт коммуникации индивидуумов и власти, коррумпированный по всей своей пресловутой вертикали. Закон носит исключительно номинальную функцию - все мы знаем, что «закон, что дышло». Какое верховенство закона? Не слышали. Все решают конкретные люди на местах.
Я не могу сейчас определить, почему в России страх перед законом оказался сильнее, чем в Западной Европе. Это предмет большого исследования, и я не стал бы здесь на первый план выводить бюрократизм наших судов и силовых структур, жуткую пенитенциарную систему и т.п. Рискну предположить, что страх закона в России, скорее всего, сложился именно из неприятия власти без лица, что, к слову, справедливо и для стран Востока с их многовековой историей абсолютистской власти.
Когда сотрудник ГИБДД берет взятку, а не выписывает нам штраф за превышение скорости, он выступает посредником, щитом между нами и законом; позволяет выйти из контакта с бесчувственной и безразличной к индивидууму системой, проще говоря «поступает по-человечески». В этот момент власть для нас персонализируется в сотруднике ГИБДД, а уж с себе подобными, даже обличенными властью, мы знаем, как иметь дело.
Когда какой-нибудь закупщик берет откат и позволяет нам обойти тендерные процедуры, он также защищает нас от формального и механического закона, от процедур отбора «лучших» предложений, которые (а мы ведь знаем, как пишутся все эти законы и процедуры), скорее всего, не учитывают сотен факторов, значимых для успеха нашего бизнеса и бизнеса клиента. Естественно, закупщика можно и нужно отблагодарить, ведь он принял на себя тяжелый груз борьбы с бесчувственной и глупой процедурой.
Что интересно, в Западной практике с коррупцией тоже все совсем не так однозначно, как нам пытаются это представить.
Смотрите, стройные ряды сотрудников compliance на полном серьезе часами обсуждают, можно ли считать обед в ресторане с клиентом взяткой (тут важно, что за ресторан и какая сумма была в счете; не дай Бог случился алкоголь, это вообще преступление). И параллельно чуть менее стройные, но более многочисленные ряды маркетологов запоем пишут о клиентоориентированности – сейчас уже, правда, модно говорить о «человекоориентированности», чтобы клиенты не думали, что мы их любим за деньги, а не просто по велению сердца – что это, как не попытка персонализировать власть клиента, сделать его не представителем регламентов, стандартов и процедур транснациональной корпорации, а человеком? Тот же конфликт, что и раньше, но на другом, более «прилизанном» уровне.
В американском Facebook тысячи поднятых вверх пальцев набирает судья, который принимает решения «по-человечески» (я знаю, как в США действуют суды – предвижу стремление эрудитов рассказать мне, почему там такое возможно).  И, наконец, пресловутая борьба американских Республиканцев и Демократов – эпатажный, безумный, нарушающий все правила и законы действующий Президент, против знатоков законов и правил, которые презентуют себя как блюстители прекрасных, продуманных, продиктованных Богом принципов Демократии, заключающихся в элементарном тезисе «Governments are instituted among Men, deriving their just powers from the consent of the governed», а чуть выше в том же документе «Laws of Nature and of Nature's God». Оказывается, даже при возможности честного выбора, люди могут выбрать (и часто выбирают) не закон, а человека, ведь с ним можно договориться, на него можно надеяться; можно предположить, что он вдруг сможет «Make America Great again» …
Как здесь (уже под занавес разговора о коррупции) не вспомнить конфликт между знатоками Закона – фарисеями и саддукеями, и некоторым общеизвестным индивидуумом, который сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин.14:6)?
К чему я все это написал? Безрадостно видеть, как некоторые наши коллеги, анализируя сложные ситуации, давая оценку людям и компаниям, ведущим бизнес в человеческом, а не «документальном» мире, за элементарной моделями, такими как, например, закон или регламент, не видят сложную, сотканную из противоречий и парадоксов ткань человеческого существования. Можно и нужно оценивать законность действий индивидуума, особенно если мы говорим о расследовании правонарушений в интересах органов, существующих только и исключительно для защиты законности и порядка, но исследователь должен мыслить шире, не принимая на веру постулаты и установки, которые при ближайшем рассмотрении могут быть пересмотрены и окажутся не такими уж однозначными.

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Бесполезные наблюдения 0.0

Эта статья вообще не планировалась. Я говорю «вообще», а это значит «совсем не планировалась». Я просто бросил Наблюдение 2, пока сложно...